Неточные совпадения
И
началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала
с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать.
С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали
целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Начались подвохи и подсылы
с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился
с узелком, заперся в мастерской и
с тех пор затосковал.
— Хорошо; положим, он вас оскорбил, зато вы и поквитались
с ним: он вам, и вы ему. Но расставаться навсегда из пустяка, — помилуйте, на что же это похоже? Как же оставлять дело, которое только что
началось? Если уже избрана
цель, так тут уже нужно идти напролом. Что глядеть на то, что человек плюется! Человек всегда плюется; да вы не отыщете теперь во всем свете такого, который бы не плевался.
— Мы
целую бутылку пороху заготовили, он под кроватью и держал. Отец увидал. Взорвать, говорит, может. Да и высек его тут же. Хотел в гимназию на меня жаловаться. Теперь со мной его не пускают, теперь со мной никого не пускают. Смурова тоже не пускают, у всех прославился; говорят, что я «отчаянный», — презрительно усмехнулся Коля. — Это все
с железной дороги здесь
началось.
В 1910 году, зимой, я вернулся в Хабаровск и тотчас поехал на станцию Корфовскую, чтобы навестить дорогую могилку. Я не узнал места — все изменилось: около станции возник
целый поселок, в пригорьях Хехцира открыли ломки гранита,
начались порубки леса, заготовка шпал. Мы
с А.И. Дзюлем несколько раз принимались искать могилу Дерсу, но напрасно. Приметные кедры исчезли, появились новые дороги, насыпи, выемки, бугры, рытвины и ямы…
А после обеда Маше дается 80 кол. сер. на извозчика, потому что она отправляется в
целых четыре места, везде показать записку от Лопухова, что, дескать, свободен я, господа, и рад вас видеть; и через несколько времени является ужасный Рахметов, а за ним постепенно набирается
целая ватага молодежи, и
начинается ожесточенная ученая беседа
с непомерными изобличениями каждого чуть не всеми остальными во всех возможных неконсеквентностях, а некоторые изменники возвышенному прению помогают Вере Павловне кое-как убить вечер, и в половине вечера она догадывается, куда пропадала Маша, какой он добрый!
После Сенатора отец мой отправлялся в свою спальную, всякий раз осведомлялся о том, заперты ли ворота, получал утвердительный ответ, изъявлял некоторое сомнение и ничего не делал, чтобы удостовериться. Тут
начиналась длинная история умываний, примочек, лекарств; камердинер приготовлял на столике возле постели
целый арсенал разных вещей: склянок, ночников, коробочек. Старик обыкновенно читал
с час времени Бурьенна, «Memorial de S-te Helene» и вообще разные «Записки», засим наступала ночь.
— В низших местах берут заседатели, исправники, судьи — этим взятки не крупные дают. В средних местах берут председатели палат, губернаторы — к ним уж
с малостью не подходи. А в верхних местах берут сенаторы — тем
целый куш подавай. Не нами это
началось, не нами и кончится. И которые люди полагают, что взятки когда-нибудь прекратятся, те полагают это от легкомыслия.
Начинается с того, что родные, кроме отца и Любягина, подходят к старику и
целуют его руку.
Пришлось обращаться за помощью к соседям. Больше других выказали вдове участие старики Бурмакины, которые однажды, под видом гощения, выпросили у нее младшую дочь Людмилу, да так и оставили ее у себя воспитывать вместе
с своими дочерьми. Дочери между тем росли и из хорошеньких девочек сделались красавицами невестами. В особенности, как я уж сказал, красива была Людмила, которую весь полк называл не иначе, как Милочкой. Надо было думать об женихах, и тут
началась для вдовы
целая жизнь тревожных испытаний.
С первым ударом большого колокола в селе
начиналось движение и по площади проходили
целые вереницы разряженных прихожан по направлению к церкви.
— Да вы не читали… Вот посмотрите —
целая статья: «Наши партии».
Начинается так: «В нашем Заполье городское общество делится на две партии: старонавозная и новонавозная». Ведь это смешно? Пишет доктор Кочетов, потому что дума не согласилась
с его докладом о необходимых санитарных мерах. Очень смешные слова доктор придумал.
В восемь часов утра
начинался день в этом доме; летом он
начинался часом ранее. В восемь часов Женни сходилась
с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил в училище, а Женни заходила на кухню и через полчаса являлась снова в зале. Здесь, под одним из двух окон, выходивших на берег речки, стоял ее рабочий столик красного дерева
с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком проходили почти
целые дни Женни.
С своей стороны, Сенечка рассуждает так:"Коего черта я здесь ищу! ну, коего черта! начальники меня любят, подчиненные боятся… того гляди, губернатором буду да женюсь на купчихе Бесселендеевой — ну, что мне еще надо!"Но какой-то враждебный голос так и преследует, так и нашептывает:"А ну, как она Дятлово да Нагорное-то подлецу Федьке отдаст!" — и опять
начинаются мучительные мечтания, опять напрягается умственное око и представляет болезненному воображению
целый ряд мнимых картин, героем которых является он, Сенечка, единственный наследник и обладатель всех материнских имений и сокровищ.
Целый месяц после свадьбы они ездили
с визитами и принимали у себя, в своем гнездышке. Потом уехали в усадьбу к ней, и там
началась настоящая poeme d'amour. [поэма любви (франц.)] Но даже в деревне, среди изъявлений любви, они успевали повеселиться; ездили по соседям, приглашали к себе, устраивали охоты, пикники, кавалькады. Словом сказать, не видали, как пролетело время и настала минута возвратиться из деревенского гнездышка в петербургское.
Настенька первая встала и, сказав, что очень устала, подошла к отцу, который, по обыкновению, перекрестил ее,
поцеловал и отпустил почивать
с богом; но она не почивала: в комнате ее еще долго светился огонек. Она писала новое стихотворение, которое
начиналось таким образом...
Потом все вошли в гостиную, где сидели вдвоем Егор Егорыч и Сусанна Николаевна, которые, увидав, кто к ним приехал, без сомнения, весьма удивились, и затем
началась обычная сцена задушевных, хоть и бестолковых, деревенских свиданий: хозяева и гости что-то такое восклицали; все чуть-чуть не обнимались; у Сусанны Николаевны оба прибывшие гостя
поцеловали с чувством руку; появилась тут же вдруг и gnadige Frau, у которой тоже оба кавалера
поцеловали руку; все о разных разностях отрывочно спрашивали друг друга и, не получив еще ответа, рассказывали, что
с ними самими было.
Началось прощание; первые поцеловались обе сестры; Муза, сама не пожелавшая, как мы знаем, ехать
с сестрой к матери, не выдержала, наконец, и заплакала; но что я говорю: заплакала! — она зарыдала на всю залу, так что две горничные кинулись поддержать ее; заплакала также и Сусанна, заплакали и горничные; даже повар прослезился и, подойдя к барышням,
поцеловал руку не у отъезжающей Сусанны, а у Музы; старушка-монахиня неожиданно вдруг отмахнула скрывавшую ее дверь и начала всех благословлять обеими руками, как — видала она — делает это архиерей.
Фока исчез; Порфирий Владимирыч берет лист бумаги, вооружается счетами, а костяшки так и прыгают под его проворными руками… Мало-помалу
начинается целая оргия цифр. Весь мир застилается в глазах Иудушки словно дымкой;
с лихорадочною торопливостью переходит он от счетов к бумаге, от бумаги к счетам. Цифры растут, растут…
История
началась с холодных кушаний:
с окорока ветчины и
с буженины, прошпигованной чесноком; затем следовали горячие: зеленые щи и раковый суп, сопровождаемые подовыми пирожками и слоеным паштетом; непосредственно затем подавалась ботвинья со льдом,
с свежепросольной осетриной,
с уральским балыком и
целою горою чищеных раковых шеек на блюде; соусов было только два:
с солеными перепелками на капусте и
с фаршированными утками под какой-то красной слизью
с изюмом, черносливом, шепталой и урюком.
Однажды
начались воспоминания и продолжались,
с перерывами,
целый день, за завтраком, обедом, прогулкой, между завтраком и обедом и между работой и прогулкой.
«Какова я красавица!» повторил, казалось, взгляд Марьяны. Оленин, не отдавая себе отчета в том, что он делал, обнял Марьяну и хотел
поцеловать ее. Она вдруг вырвалась, столкнула
с ног Белецкого и крышку со стола и отскочила к печи.
Начался крик, хохот. Белецкий шептал что-то девкам, и вдруг все они выбежали из избы в сени и заперли дверь.
Мое отчаяние продолжалось
целую неделю, потом оно мне надоело, потом я окончательно махнул рукой на литературу. Не всякому быть писателем… Я старался не думать о писаной бумаге, хоть было и не легко расставаться
с мыслью о грядущем величии.
Началась опять будничная серенькая жизнь, походившая на дождливый день. Расспрощавшись навсегда
с собственным величием, я обратился к настоящему, а это настоящее, в лице редактора Ивана Ивановича, говорило...
— Он тут все кутил… Безобразничал — ужасно! Вдруг как-то
началось у него… Сначала избил в клубе зятя вице-губернатора. Папаша возился, возился, чтоб загасить скандал. Хорошо еще, что избитый оказался человеком дурной репутации… Однако
с лишком две тысячи стоило это отцу… А пока отец хлопотал по поводу одного скандала, Фома чуть не утопил
целую компанию на Волге.
В сад хлынула вдруг
целая толпа кадыков в фуражках
с красными околышами и заслонила собой моих знакомцев. Мне показалось, что в этой толпе мелькнула даже фигура Собакевича. Через полчаса явился Прокоп в сопровождении иностранных гостей, и заседание
началось.
Понятно, что тип чусовского сплавщика вырабатывался в течение многих поколений, путем самой упорной борьбы
с бешеной горной рекой, причем ремесло сплавщика переходило вместе
с кровью от отца к сыну. Обыкновенно выучка
начинается с детства, так что будущий сплавщик органически срастается со всеми подробностями тех опасностей,
с какими ему придется впоследствии бороться. Таким образом, бурная река, барка и сплавщик являются только отдельными моментами одного живого
целого, одной комбинации.
И
с этого вечера, о котором впоследствии без ужаса не могла вспомнить Елена Петровна,
началось нечто странное: Колесников стал чуть ли не ежедневным гостем, приходил и днем, в праздники, сидел и
целые вечера; и по тому, как мало придавал он значения отсутствию Саши, казалось, что и ходит он совсем не для него.
И от этих однообразно повторяющихся слов и от того, что каждый день
начинался, проходил и кончался, как самый обыкновенный день, Янсон бесповоротно убедился, что никакой казни не будет. Очень быстро он стал забывать о суде и
целыми днями валялся на койке, смутно и радостно грезя об унылых снежных полях
с их бугорками, о станционном буфете, о чем-то еще более далеком и светлом. В тюрьме его хорошо кормили, и как-то очень быстро, за несколько дней, он пополнел и стал немного важничать.
Он смотрел вслед охотнику до поры, пока тот не исчез в ночных тенях. Как будто всё было просто и понятно: Носков напал
с явной
целью — ограбить, Яков выстрелил в него, а затем
начиналось что-то тревожно-запутанное, похожее на дурной сон. Необыкновенно идёт Носков вдоль забора, и необыкновенно густыми лохмотьями ползут за ним тени; Яков впервые видел, чтоб тени так тяжко тащились за человеком.
Чацкого уже нет на сцене. Но он до ухода дал обильную пищу той главной комедии, которая
началась у него
с Фамусовым, в первом акте, потом
с Молчалиным, — той битве со всей Москвой, куда он, по
целям автора, за тем и приехал.
Коляска трогалась
с места и тотчас же исчезала в потемках. В красном круге, бросаемом лампою на дорогу, показывалась новая пара или тройка нетерпеливых лошадей и силуэт кучера
с протянутыми вперед руками. Опять
начинались поцелуи, упреки и просьбы приехать еще раз или взять шаль. Петр Дмитрич выбегал из передней и помогал дамам сесть в коляску.
Дело
началось с того, что старик после летнего Николина дня, храмового в их приходе праздника, как-то попрошибся и очень уж сильно перепил
с своим другом и товарищем, архиерейским певчим, так что заболел после того на
целые полгода.
Надо вообразить, какой переполох
начался в цирке. Ведь все артисты давным-давно слышали о путешествии знаменитого Барнума по Европе и о том,
с какой
целью оно было предпринято.
[Нам кажется, что в ее лице автор весьма удачно выставил главнейшие вопросы,
с которых должна
начинаться работа мысли в
целом сословии.
— Нет, вы на себя взяли весь грех. Любимый ученик! Разве не от тебя
начнется род предателей, порода малодушных и лжецов? Слепцы, что сделали вы
с землею? Вы погубить ее захотели, вы скоро будете
целовать крест, на котором вы распяли Иисуса! Так, так —
целовать крест обещает вам Иуда!
А потом, как водится,
начался кутеж; он, очень грустный, задумчивый и, по-видимому, не разделявший большого удовольствия, однако на моих глазах раскупорил бутылки три шампанского, и когда после ужина Аксюша, предмет всеобщего увлечения, закативши под самый лоб свои черные глаза и
с замирающим от страсти голосом пропела: «Душа ль моя, душенька, душа ль, мил сердечный друг» и когда при этом один господин, достаточно выпивший, до того исполнился восторга, что выхватил из кармана
целую пачку ассигнаций и бросил ей в колена, и когда она, не ограничившись этим, пошла
с тарелочкой собирать посильную дань и
с прочих, Шамаев, не задумавшись, бросил ей двадцать рублей серебром.
По непонятному влечению контрастов, Глафира страстно любила Подозерова: это продолжалось уже
целые два года, и к концу того периода,
с которого
началась наша история, чувства Глафиры дошли до неодолимой страсти.
Прекрасный и в то же время мучительный взгляд этот стал мне особенно чувствителен в то время, когда между мною и Альтанским
началось дружеское, сердечное слияние, — и я начал до такой степени страдать от этого взгляда, что однажды, когда мы сидели
с maman вдвоем, я вдруг кинулся к ней, схватил ее за руки — и, покрывая их
поцелуями, воскликнул...
Этика принуждена дать двойной ответ на вопрошание о войне: должно стремиться всеми силами к предупреждению войны, к укреплению нравственного сознания, неблагоприятного для войн и осуждающего их, к созданию социальных условий, не вызывающих необходимости войн, но, когда война
началась и ее уже нельзя остановить, личность не может сбрасывать
с себя ее бремя, выйти из общей ответственности, из круговой поруки, она должна принять на себя вину войны во имя высших
целей, но изживать ее трагически, как ужас и рок.
После молитвы, сначала прочитанной, а затем пропетой старшими, мы поднялись в классы, куда швейцар Петр принес
целый поднос корзин, коробок и мешочков разных величин, оставленных внизу посетителями.
Началось угощение, раздача сластей подругам, даже мена. Мы
с Ниной удалились в угол за черную классную доску, чтобы поболтать на свободе. Но девочки отыскали нас и завалили лакомствами. Общая любимица Нина, гордая и самолюбивая, долго отказывалась, но, не желая обидеть подруг, приняла их лепту.
Снова
начался ужин. Пробка
с треском вылетела из второй бутылки, и моя тетя залпом выпила полстакана, а когда моя жена вышла куда-то на минутку, тетя уже не церемонилась и выпила
целый стакан. Опьянел я и от вина, и от присутствия женщины. Вы помните романс?
Закрытие университета подняло сочувствие к нему всего города. На Невском в залах Думы открылись
целые курсы
с самыми популярными профессорами.
Начались, тогда еще совсем внове, и литературные вечера в публичных залах. В зале Пассажа, где и раньше уже состоялся знаменитый диспут Погодина
с Костомаровым, читались лекции; а потом пошло увлечение любительскими спектаклями, в которых и я принимал участие.
Япония прервала дипломатические сношения
с Россией. В порт-артурском рейде, темною ночью, среди мирно спавших боевых судов загремели взрывы японских мин. В далеком Чемульпо, после титанической борьбы
с целою эскадрою, погибли одинокие «Варяг» и «Кореец»… Война
началась.
Один из цыган (постарше). Слышали мы, что молодежь знатная пирует, так мы и дожидались у дверей… Кликнули — тут и есть, перед вашею милостью, как лист перед травою. (
Начинаются пляска и песни цыганские; раздаются возгласы пирующих: «Лихо! браво!» Резинкин любезничает
с хорошенькой цыганкой и
целует ее, потом ложится на диван, склоняется головой на подушку и засыпает.)
Цель княжны Баратовой была достигнута, но, увы, как ничтожна сравнительно
с принесенной жертвой оказывалась эта
цель. Под этой жертвой княжна подразумевала не умершего брата, а свое душевное спокойствие. Возмездие уже
началось.
С этой поры дитя и собака были неразлучны
целые годы; но зато
с этой же поры, как Кинжалка совсем определил себя в детские няньки, в его прямых собачьих обязанностях
начались очень сильные упущения. Пизонский, некогда совершенно спокойный за этим псом, теперь уже сам беспрестанно сгонял то гусей, то уток, то свиней, которые вплавь достигали бакши и производили на ней самые варварские опустошения.
Видимым делом
целые села пристают к нему; церковные на дух ходят ради близира, „страха ради иерейского“ (сие говорится в насмешку), и во многих
начинается забота открыто просить о дозволении принять старую веру,
с объяснением притом, что новая была содержима не искренно, а противодействия сему никакого, да еще сие и за лучшее разуметь должно, ибо, как станут опять противодействовать вере полициею, то будет последняя вещь горче первой.
А потом
начиналось короткое утро, лишенное света, и долгий, шумный, беспорядочный и, по-видимому, веселый вечер — очень быстро, одно за другим. Не знаю, что сделали без меня
с елкой, но
с каждым вечером она горела все ярче и ярче, заливала светом потолок и стены, бросала в окна
целые снопы ослепительного огня. И
целый день
с утра до ночи раздавался непрерывный смех Нордена и его приглашающий возглас...